— Прошу тебя, Пеппер, давай без Шекспира. Я для него не в настроении.

— Что-нибудь случилось? — теперь уже с тревогой спросила Пеппер. — Надеюсь, у тебя не обнаружили рак или еще что?

— Нет, ничего похожего.

— И ты явился сюда просто ради того, чтобы извиниться, или у тебя есть на уме что-то еще?

— Почему у меня непременно должно быть что-то на уме?

— Потому что я тебя знаю, Бадди.

— Я собираюсь отозвать иск о нарушении контракта.

— Я же сказала: об этом я говорить не хочу.

— И заявление о разводе тоже.

Вот тут он ее и впрямь удивил.

— А это что еще значит?

— Это значит, что я готов простить и забыть.

— Уж и не знаю, с какой стороны к этому заявлению подступиться, — сказала Пеппер после паузы столь долгой, что в нее поместилась бы геологическая эпоха.

— Я много думал, — сказал Бадди. — Возможно, и ты тоже.

— Нет, Бадди, не думала. Я была слишком занята, чтобы думать.

— Неплохо. Хорошая получилась бы реплика.

— Для чего?

— Не знаю, вдруг мы с тобой когда-нибудь затеем новое шоу.

— Бадди, — усмехнулась Пеппер, — ты хоть представляешь, до какой степени ты виден насквозь? Врачу, чтобы обследовать тебя, даже томограф не потребуется.

— Ладно, может быть, мои реакции и были, вероятно, не слишком совершенными.

— А вот этои вправду хорошая реплика. «Может быть, мои реакции и были, вероятно, не слишком совершенными». Ты уверен, что не учился на юридическом? Ну, говори же, Бадди, дружок. Что ты пытаешься мне сказать?

— Я хочу, чтобы ты вернулась, Пеп.

Пеппер округлила глаза:

— С чего это вдруг? Нет, серьезно. Начнем с того, что по-настоящему ты меня никогда не хотел. Женитьба на мне была для тебя просто коммерческой сделкой.

— Ну уж нет.

Пеппер протянула через стол руки, сжала большими и указательными пальцами запястья Бадди:

— Посмотри мне в глаза и скажи, что ты любил меня. Действительно, любил.

— Конечно любил.

Она разжала пальцы, усмехнулась.

— Это был домодельный детектор лжи, дорогой, и видит бог, проверку ты не прошел.

— Я научусь, Пеп. Всему. Я хочу, чтобы ты вернулась.

— Нет, малыш, не хочешь. Я думаю, — это не критический выпад, честно, с ними мы уже покончили, — я действительно так думаю: единственное, что наделяет тебя чувством собственной реальности, — это телевидение. Думаю, что реальный мир возникает для тебя, как и для многих из тех, кто появляется на пятидесятидвухдюймовом плазменном экране, лишь по понедельникам, в восемь вечера. Разве не так?

— Ужасная мысль.

— Возможно. Но именно она пришла мне в голову, когда ты не впустил меня в нашу квартиру. Что, кстати сказать, было не очень красиво.

— А науськивать на меня ФБР — это было оченькрасиво?

— Какое ФБР, о чем ты?

Бадди рассказал ей о визите двух мужчин, о кубинских сигарах и Интернете.

— Мне об этом ничего не известно, — сказала Пеппер.

— Ах-ах-ах.

— Честно говоря, меня не волнует, веришь ты мне или нет. Однако факт остается фактом. Ладно, малыш, мне пора. У нас там конституционный кризис заваривается. Ну и работка мне досталась. — Она усмехнулась. — Ты не напомнишь мне — с какой стати я за нее взялась?

— Вопрос не ко мне.

Пеппер встала. Бадди тоже.

— И все-таки иск насчет нарушения контракта я отзову.

— Дело твое, — пожала плечами Пеппер. — А вот через развод нам так или иначе пройти, я думаю, придется.

И она протянула ему руку:

— Как бы там ни было, мне хотелось бы и дальше называть тебя «дружком».

Бадди с пару секунд молча смотрел на нее, потом улыбнулся и сказал:

— Ходатайство принимается, — и пожал ей руку.

Она направилась к выходу из бара, однако Бадди окликнул ее:

— Послушай, Пеп.

Она обернулась:

— Что?

— «Верховный суд». Отличный получился бы сериал.

— «Сидят девять старых пердунов в мантиях и перебрасываются записками»? Не знаю, — улыбнулась Пеппер. — По-моему, это несколько скучновато.

Глава 31

— Вы уверены, что вам это будет по силам? — спросил президент Вандердамп.

Сквозь высокие двустворчатые окна в Овальный кабинет пробивался скудный свет зимнего утра. Грейдон заглянул сюда по пути в Верховный суд — на прения сторон по делу «Митчелл против Вандердампа». Выглядел он, надевший для появления в суде сшитый в Лондоне костюм, великолепно, однако президент заметил на лице старика признаки усталости. Глаза, обычно ярко-синие, казались сегодня блеклыми, водянистыми. Грейдон сутулился и то и дело промокал нос платком с вышитой монограммой.

— Нет, не уверен, — ответил Грейдон, — но теперь уже ничего не поделаешь. Alea jacta est. [108]

Президент улыбнулся:

— Приберегите латынь для суда. Там она вам понадобится.

— Я все тужился, вспоминая, когда в последний раз выступал в нем, и тут на помощь мне пришла статья в «Пост». «Последняя битва Кленнденнинна». Я предпочел бы «Возвращение короля» или что-нибудь еще более царственное. Во всяком случае, менее отдающее генералом Кастером. Ну хорошо, мне нужно еще раз пересмотреть мои заметки и уложить что-нибудь в желудок. Знаете, — подробность неприятная, но уместная, — когда я впервые выступал в Верховном суде, меня вырвало. Не во время прений, слава богу. Ладно, Дональд, вы не собираетесь пожелать мне удачи?

— Не знаю, — ответил президент. — А мы действительно хотимпобедить в этой битве?

— Я понимаю, о чем вы думаете. Однако оставить республику в руках Декстера Митчелла?

— Вы правы. Удачи.

— Вы читали в газете, — спросил Грейдон, — о той женщине, сеньорите Ча-Ча-Ча, или как ее? И о чем он только думал? Хотя нам это сильно на руку. Так вот, я считаю, что мы хотимпобедить в этой битве и не позволить Декстеру Митчеллу протянуть лапы к ядерной кнопке.

— Спасибо, старый друг.

— Не за что, не за что. Прибирать грязь, которую вы разводили, для меня было честью. Но пообещайте, что, если вы и вправдудобьетесь второго срока, то звонить мне больше не будете.

Если говорить о «пиаре», неделя эта была для «команды Митчелла» далеко не самой лучшей. Рамона, как ни улещивал ее Благгер Форкморган, быстро учуяла, что в воздухе повеяло запахом дохлой raton [109] и проделала то, что грозилась проделать: рассказала о своих печалях по национальному телевидению.

— Рамона, — спросил у нее интервьюер, — правда ли, что Декстер Митчелл просил вас выйти за него замуж?

—  Многораз, — ответила Рамона, выглядевшая подозрительно целомудренной в платье от Марка Якобса, выглядевшем, в свой черед, так, точно его сшили для выпускного вечера в монастырской школе. — Многораз. Один раз, когда он победил на завещании в Айове…

— На совещании.

— Ну да. Потом после первичных выборов в Нью-Гэмпшире. И после первичных выборов в Южной Каролине. После каждой его победы на первичных выборах он говорит мне: «Рамона, я развожусь с женой, чтобы сделать тебя Primera Dama».

— Первой леди. Это ведь ее роль вы с таким блеском сыграли в «Пресоше»?

Рамона промокнула глаза «клинексом» — на экране это выглядело просто потрясающе.

— Я обязан спросить у вас, Рамона, — почему вы рассказываете нам об этом именно сейчас?

— Потому что Декстер Митчелл ужасныйчеловек, и он никогдане должен быть президентом Соединенных Штатов. Я так люблю эту страну. Знаете?

Декстер наблюдал, если так можно выразиться, за этим абсурдным спектаклем, сидя с закрытыми глазами в обществе помрачневших членов «команды Митчелла» — в номере отеля «Хэй-Адамс», приобретшем в последние дни сходство с подземным военным бункером, — даром что находился он на восьмом этаже.

Сенсационные откровения Рамоны не способствовали росту послевыборных показателей популярности Декстера, которые, стоило только президенту Вандердампу публично заявить о своем желании уйти в отставку, — то был его «лучший час», так это теперь называлось, к великому раздражению Декстера, — перешли в состояние свободного падения. Однако дело «Митчелл против Вандердампа» было принято к рассмотрению, и Декстер, появившись перед телекамерами, мужественно объявил о своем намерении идти до конца, назвав это, отчасти двусмысленно, «единственным честным курсом». Между тем, в Благгере Форкморгане уже взыграли воинственные инстинкты, а что касается изъявлений любви — или ненависти — мисс Альвилар, на справедливости доводов его клиента они никак не сказывались, и потому Форкморган, покивав всем на прощание, взял щит, препоясался мечом, взгромоздился на боевого коня и поскакал на поле брани.